Ярослав Карпович - Именем закона. Сборник № 1
Лукашка — настоящий художник. Замечательная фотография, нет, картина: «пир во время чумы» на сумеречной, в тенях от навеса веранде, открытой в шелестящий, пронизанный светом, покоем и жизнью сад.
Далее — целая стопка индивидуальных портретов. Те же неестественные праздничные улыбки, сквозь которые Лукашка сумел чуть-чуть проявить истинные лики. Нет Макса и Нины… ну да, они ушли за гитарой. Загорайский стоит, слегка наклонившись над стулом жены со стаканчиком в руке, значит, он по требованию фотографа подошел к их краю стола. Членкор на ступеньках с трубкой. И последний снимок — групповой, перед цыганскими романсами: все, кроме нее, тянутся к Максу со стаканчиками; он приподнял свой с ядом и вопросительно глядит на нее — она отвечает молча; все в движении, в смятении, которое вскоре перейдет в ужас мертвого тела подле письменного стола.
— Дарья, — сказал Лукашка нетерпеливо, — ну так как же насчет «Аполлончиков»?
— Бери.
— Где?
— Тебе лучше знать.
— Лучше… — проворчал Лукашка, встал и шагнул к двери. — Один раз уже напоролся… — Исчез в прихожей, и не успел никто слова вымолвить, как его вынесло обратно.
— Ну, знаешь! Ну, ты даешь!.. Или ты вправду…
— Да что такое? — воскликнул кто-то.
— Там на столе коробка эта самая с ядом стоит!
— С ядом? — переспросил Старый мальчик и вскочил. — Тебе следователь отдал мышьяк? Быть не может!
— Нет, пустую коробку. Она находится сейчас в Москве в кухонном шкафу.
— А… эта откуда?
— Не знаю, — Дарья Федоровна оглядела притихшие лица. — Кто-то из вас принес сюда и поставил.
В грозном, чреватом взрывом молчании членкор произнес сакраментальную фразу:
— Так посылали яд античным аристократам духа для самоубийства.
— Или я сошел с ума, или все тут… — начал его брат, а Старый мальчик поспешно двинулся ко входу в дом.
— Не пускать! — крикнула Загорайская. — Не подпускать его к яду!
— Я хочу только убедиться, действительно ли это мышьяк.
— Вам не хватило прошлого отравления, чтоб убедиться?
— Прошлого отравления, повторил Старый мальчик, на глазах присутствующих преображаясь в мужчину: схлынул розовый румянец детства и лицо затвердело. Вы на что намекаете?
— Это вы достали для него яд! Именно вы!
— Для крыс.
— Да замолчите вы оба! — оборвал Загорайский перебранку и вскочил. — Идиоты! Если среди нас опасный маньяк, мы, очевидно, все уже отравлены! Все, кроме одного!
Кто-то ахнул в наступившей мертвой паузе, старший Волков пробормотал:
— Что вы так на меня смотрите?
— Вы все еще за рулем? — гремел Загорайский. — В прошлом году за рулем, в этом году… А графинчик — вот он, на столе. И кому какие дозы вы отливаете… всем кроме себя!
Старший Волков потерял дар речи, гости с ужасом уставились на свои стаканчики. Членкор раскурил трубочку и заговорил:
— Пока мы еще не умерли, давайте хладнокровно рассмотрим ситуацию. Все сели, ну? Дарья Федоровна предъявила нам обвинение в убийстве своего мужа. Пусть она объяснит, на чем основаны ее подозрения.
Она молчала, стараясь связать воедино мысли свои и ощущения. Флягин спросил отрывисто:
— Даш, если, умирая, он открыл тебе тайну, почему ты спохватилась только год спустя?
— Потому, — взвизгнула Ниночка, — что она собрала нас всех, чтобы отравить меня!
Лукашка хохотнул нервно, Старый мальчик спросил:
— Какую тайну, Володь? Ведь Макс умер молча.
— Он умер не молча, — ответил Флягин, и все вздрогнули. — Был разговор.
— С тобой?
— С женой.
— О чем?
— Не подслушал.
— Даша не стала бы скрывать.
— Однако скрыла.
— Не выдумывай.
— Трагедия моей жизни заключается в том, — заметил драматург, — что я не способен ничего выдумать. Даша, я уважал твою волю: умолчать о последних словах мужа. Но теперь, обвиняя нас в убийстве, ты должна объясниться. Я слышал ваши голоса, когда отходил от окна.
10Актриса пела о цыганской любви, остро пахло свежескошенной травой из сада, Старый мальчик прошептал:
— Ты сама не своя! Что ты собираешься делать?
— Я уже сделала.
— Даша, можешь располагать мною как угодно, что бы ни случилось, ты знаешь.
Она поглядела на него долгим взором и усмехнулась.
— Может быть, ты и пригодишься.
Вокруг закричали «браво», Флягин поплелся за розами, Макс исчез в дверном проеме. Нарастала странная тревога, вытесняя постепенно другие, более жгучие и жестокие чувства. Тревога заставила ее подняться, пройти по веранде, окунуться во мрак прихожей, бесцельно заглянуть в столовую, спальню и наконец отворить дверь кабинета.
Макс стоял у раскрытого настежь окна, обернулся на звук шагов и сказал, задыхаясь:
— Ты все-таки пришла!
— Что с тобой? — закричала она.
— Ничего. Я счастлив.
— Счастлив? Ты еще свое получишь.
— Я на все согласен, только не уходи… Черт, голова так кружится и тошнит! А я хотел… Даша, ты ведь ничего не знаешь.
— Я все знаю.
— Разве? — удивился он, потер рукой лоб и пошел от окна навстречу. — Только не уходи… — Вдруг он согнулся напополам, и его вырвало. — Господи! — Лицо страшно исказилось, он начал медленно сползать на пол, цепляясь за стол и забормотав в бессвязном бреду: — Ты не знаешь, не уходи… предательства нет, эти драгоценности… — вдруг задохнулся, судорога прошла по телу… раз, другой третий… Он затих.
— Да, мы разговаривали в кабинете, — подтвердила Дарья Федоровна и холодно отчеканила странные реплики предсмертного диалога.
— Кто-нибудь что-нибудь понимает? — беспомощно вопросил старший Волков.
— Перед нами разыгрывается спектакль, — произнесла Загорайская. — Только я не знаю, с какой целью. Весь год я была уверена, что Максим Максимович покончил с собой, но если он действительно убит… нетрудно догадаться, кто это сделал.
— Ну, ну? — выдохнул Лукашка.
— Его жена.
— Мариша, тебе голову напекло или ты…
— Ничего мне не напекло. Когда актриса тут распевала, Дарья Федоровна сама призналась своему так называемому другу, что она «уже сделала», а тот ответил, что она может им располагать как угодно, что бы ни случилось. Я это слышала своими ушами. Убийцы! — глухо вскрикнула Загорайская, на миг обнажилась неукротимая натура ученой дамы.
— Вы за всеми своими сотрудниками следите или только за Мещерскими? — поинтересовался Старый мальчик.
— Только за нами, — объяснила Дарья Федоровна. — Марина Павловна так же любила Макса, как ее муж ненавидел его. И, заводя разговор о Пицунде, все рассчитала точно.
— Интересно! — протянул ученый секретарь, угнетенный безупречностью жены. — Интересно! — воскликнул он в предчувствии перспектив. — Очень интересно!
— Ничего интересного, — отозвалась Дарья Федоровна, загоняя Загорайских обратно в семейную камеру. — Чувство сильное, безответное, скорее материнское.
— Материнское? — недоверчиво уточнил старший Волков, но Загорайский, очнувшись от мечтательных перспектив, рявкнул:
— Так что же она рассчитала?
— Что после ее намеков я с Максом жить не стану. Он собирался якобы в Крым, и, конечно, я сразу догадалась зачем — точнее, с кем — он отбывает в Пицунду. И Марина Павловна знала, что я догадаюсь.
— Какая коварная женщина… — начала актриса печально, и Загорайская уже открыла рот, чтоб достойно ответить, но членкор заговорил властно:
— Все мелкие счеты — потом! Сейчас о главном. Дарья Федоровна, ваш муж тоже знал, что вы догадались?
— Конечно. Мы поняли друг друга, как всегда понимали — с первого взгляда. Он хотел, видимо, объясниться… или оправдаться. Словом, он предложил мне заняться чаем, чтобы поговорить наедине. Я отказалась. Все было кончено.
— Вы, Дарья Федоровна, опасная женщина. Вы не умеете прощать.
— Не умею.
— Значит, он покончил с собой из-за жены, а не из-за любовницы, — протянул старший Волков с недоумением. — Так получается, Дашенька?
— Не получается.
— Но предсмертная записка…
— Да почему «предсмертная»! Да, мы так решили, я целый год считала, что он запутался во всей этой пошлости и в порыве отвращения… к себе, вообще к жизни, все проклял и умер, тем более что его мать умерла так же. А между тем в записке речь идет не о смерти, а о прощании.
— Смерть и есть прощание, — заметил драматург.
— Володя, у меня осталось такое же ощущение от последнего разговора с ним, как и у тебя: мы говорили о разном, он об одном, я о другом. То же и с Ниной по телефону.
— И вы на основании каких-то ощущений… — начал Загорайский, но Старый мальчик выпалил, словно выстрелил:
— Коробка с ядом в кабинете! (Загорайский осекся). Макс прислал с того света?
Все вновь со страхом уставились на серебряные стаканчики с двуглавыми орлами. Незабвенный тринадцатый год — и крысиная возня на чердаке. А ведь кто-то из них з н а е т. Вот в чем ужас: кто-то знает все. Раздался слабый, но четкий, «профессорский» голос членкора:
